Небо начало бледнеть, утренняя звезда сражалась и медленно угасала в занимающемся свете, по пустынным утёсам разливалась мягкая и грустная улыбка. Одинокий ястреб парил в зените и тоже ждал, когда солнце появится и согреет его крылья.
На рассвете – прохладном, розоватом – послышался воскресный звон колокола; бравые бойцы вошли в деревню и начали петь. Гимн рвался из их волосатой груди и оглашал горные склоны; он шагал по деревне словно атаман, обутый в тяжёлые башмаки, перевязанный патронташами и с завитыми усами. Толпа поспешила вперёд, двери церкви распахнулись; отец Яннарос вышел из Царских Врат и, крепко сжимая в руках тяжёлое посеребрённое Евангелие, направился к большим сводчатым воротам церковного двора.
И вот, в первых лучах зари на узких улочках появились мятежники с винтовками на плече; они перестали петь и внимательно оглядывались по сторонам – пока что с подозрением.
Взволнованные сельчане высыпали из церкви – тоже с подозрением. Завидев сверкающие в полумраке глаза и мерцающие винтовки, они испугались и теперь переводили взгляд то на священника, который впустил в деревню этих вооружённых зверей, то на гостей с горы, которые продолжали заполнять Кастелло и церковный двор.
Мятежники и мятежницы расступились, и вперёд вышел высокий, грузный, грозный капитан:
- Наконец-то! – сказал он, подняв кулак.
- Благословен грядущий во имя Господне! – отозвался отец Яннарос, протягивая капитану Евангелие, дабы тот преклонился.
Но Дракос повернулся к толпе, погладил свою бороду, и под куполом церкви эхом разнёсся его голос:
- Приветствую вас, сельчане. Я рад, что у вас наконец-то открылись глаза. Мы несём справедливость и порядок, а после – вслед за справедливостью и порядком – придёт и свобода.
- И не раньше? – спросил, сдерживая волнение, отец Яннарос. – Не раньше, капитан?
- Сначала справедливость и порядок, - повторил он, и его заросшее волосами лицо побагровело, - сначала мы установим порядок! Свобода, отец Яннарос, подобна крепкому вину и способна ударить в голову. Не всем она по плечу, так что решать здесь буду я.
- Да протянет Господь свою руку… - пробормотал старец и украдкой бросил взгляд на Христа справа в иконостасе, словно спрашивая Его. Закусив губу, он сдержал себя.
- Господь есть великий судия, решать будет Он, на Него мы возлагаем наши надежды.
Дракос саркастически рассмеялся.
- Ты ещё не понял, отец Яннарос, что мы сбросили Бога с его престола? На престол Бога сел человек. Прежде все справедливости и несправедливости мы приписывали Богу, но сейчас за всё происходящее добро или зло ответ несём мы, люди. Сейчас мы установили свою власть и берём ответственность на себя.
Отец Яннарос застонал; он хотел было издать вопль, швырнуть в этого богохульствующего медведя проклятие, но сдержал своё сердце, испугавшись, как бы не пострадали люди, и проглотил свою ярость.
«Это всё слова, - подумал он, - что вкладывают им в уста другие. Они так говорят, просто чтобы напугать нас, но сами же они – орудия Господа, пусть и не знают об этом. Так проявим же терпение».
- Проходите, дети мои, - сказал он, - чтобы мы закончили таинство и обменялись поцелуем любви. Чтобы смягчилась и твоя душа, капитан.
Люди вошли внутрь, и отец Яннарос приступил к священному обряду Воскрешения; никогда ещё его голос не звучал так радостно, никогда ещё его грудь не содрогалась с такой силой, словно внутри неё в самом деле пребывал Христос, и сейчас она крушила могильный камень, давая Ему выход. Христос обрёл новый смысл – словно это был человек, которого распяли, который умер, а теперь взывал о воскрешении.
Отец Яннарос открыл Евангелие; крепко сжимая его в руках, он вышел во двор, за ним мятежники, а за ними остальной люд с незажженными свечами. Священник взобрался на каменную скамью и набрал воздуха в лёгкие, чтобы громогласно произнести священные пасхальные слова; он стоял на скамье, облачённый в шелк и золотую епитрахиль, и грудь его раздувалась, а шея вытягивалась – он походил на золотого петуха, что собирался возвестить о рассвете.
Сельчане протягивали свои свечи, готовясь налететь на отца Яннароса, чтобы зажечь их от его лампады. Священник положил свою ладонь на открытое Евангелие; он не смотрел на книгу, он знал её наизусть, и в утреннем весеннем воздухе триумфально зазвучал его голос: «Когда прошла суббота, Мария Магдалина…»
Дракос кашлянул; отец Яннарос повернулся, бросил на него быстрый взгляд и содрогнулся – тот стоял прямо, не сгибаясь, в центре двора в окружении своих людей, и по его медно-зелёному лицу расплывалась торжествующая улыбка. «Господи, помоги!» - пробормотал отец Яннарос, собрав все свои силы, и из его вздутой груди – скорбно и грозно – вырвалось: «Христос восстал из мертвых…»
Толпа ринулась зажечь свои свечи от горящей лампады отца Яннароса; Дракос повернулся к своим близстоящим товарищам и что-то им приказал; десяток бойцов схватили свои винтовки и торопливо устремились к выходу. Сельчане заволновались, почувствовав недоброе, и тоже собрались было уйти, но отец Яннарос протянул руку:
- Не уходите, - сказал он, - я хочу обратиться к вам.
Люди остановились, в раздражении, словно дыхание мятежников душило их. Дракос повернулся к священнику:
- Только покороче, отец, - сказ он, - нас дело ждёт.
Стоя на каменной скамье, отец Яннарос широко раскрыл объятия, поворачиваясь влево и вправо, словно желая обнять сельчан, что собрались во дворе, мятежников и всю Кастелло, всю Грецию.
Голос, что излился из груди, был подобен радостно-журчащей воде:
- Дети мои, - воскликнул он, - уже сорок лет я воскрешаю Христа, но никогда ещё не чувствовал более радостного, более цельного, сердечного Воскресения, ибо я впервые осознал, что Христос, Греция и душа человеческая – суть одно. И когда мы говорим «Христос воскрес», это означает, что воскресла Греция, воскресла душа человеческая. Ещё вчера, на этой самой горе братья убивали братьев, скалы оглашались стонами и проклятиями, а теперь - гляньте – красные и чёрные побратались и вместе внимают Воскресению Христову. Вот что такое Воскресение, вот что такое любовь, вот чего я ждал все эти годы и что, наконец, пришло, слава Всевышнему! Эй, капитан, все взоры устремлены на тебя, прикованы к твоим губам – скажи людям в этот торжественный миг доброе слово!
Дракос поднял руку:
- Расходитесь по домам, ступайте!
- И это, по-твоему, доброе слово? – прорычал отец Яннарос, и с губ его слетели искры. – Разве так воскрешают Христа? Разве это называется примирением?
- Именно. Мы говорим: сначала порядок, сначала справедливость. Здесь есть враги Идеи, и я приказал привести их сюда. Всем разойтись, а я со своими людьми останусь во дворе вершить суд.
Толпа забурлила и ринулась к воротам; вскоре церковный двор опустел.
- Я останусь здесь, с вами, капитан, - сказал отец Яннарос, складывая свою епитрахиль – руки его дрожали от гнева. Дракос пожал плечами:
- Оставайся, причастишь их, - сказал он и рассмеялся. Отца Яннароса обуяла ярость:
- Капитан Дракос, - сказал он суровым, хриплым голосом, - мы же договорились, я и ты, и я сдержал своё слово и сдал тебе деревню. Теперь твой черёд, сдержи и ты своё слово. Сейчас ты мой должник, и я требую уплаты долга.
Взбешённый этими словами Лукас схватил священника за плечо:
- Что ты о себе возомнил, старик, что разговариваешь с партизаном на равных? Кто стоит за тобой, чтобы ты говорил с такой уверенностью?
- За мной стоит Господь, - ответил старец, - за мной стоит Господь, вот почему я говорю с такой уверенностью. Господь стоит передо мной, справа и слева от меня, я окружён Господом, и всем вашим ружьям, мечам и угрозам меня не коснуться.
С этими словами он уселся на край каменной скамьи.
В этот миг с узкой улочки послышались шаги, стоны и проклятия, и вскоре в воротах показался старый Мандрас – он шёл впереди, сухопарый и несгибаемый, с длинной вытянутой шеей как у аиста – за ним трое его сыновей и четверо слуг, а за ними трое старост – Барба Тасос, Стаматис и Хадзис – пожелтевшие, с болтающимися поясами, искривлёнными ртами и бегающими глазами. За старостами плёлся, прихрамывая, сержант Митрос; он тоже оказал сопротивление, и мятежники избили его – он едва передвигал ноги, и его поддерживал очкарик Нионьос. Затем показались остальные солдаты – оборванные и разоружённые и, наконец, капитан, весь покрытый грязью и кровью. Когда за ним пришли, он оказал сопротивление, его избили, и теперь он не мог стоять на ногах, из его ран струилась кровь, и его держали под руки двое мятежников – они внесли его во двор, где он рухнул на землю.
Увидев капитана, Дракос вздрогнул, медленно приблизился к нему, вытянул шею и посмотрел на него. Солнце теперь взошло над церковным куполом, и свет постепенно заливал двор, озарив лица людей и выхватив среди мятежников бледную черноглазую жену капитана, что стояла со сжатыми губами и открытой шеей.
Дракос наклонился, пожирая глазами капитана; некоторое время он молчал, после чего произнёс:
-Это ты? Ты, капитан? Что с тобой стало?
Он повернулся к своим людям:
- Развяжите его, - приказал он, - режьте верёвки! Поднимите его! Ты? Ты? Как же ты постарел, исхудал, поседел!
Капитан яростно кусал усы и молчал; из переносицы его струилась кровь, а в правом бедре засела пуля – должно быть, она пробила ему кость, но он сжимал зубы, чтобы удержаться от крика. «Я не закричу, - говорил он себе, - я не опозорю себя и умру с высокоподнятой головой. Господи, не дай мне лишиться чести!»
Сейчас он впервые задумался о Боге; вплоть до сего дня его душу ослепляли честь, родина, мщение, ненависть, но сейчас, на краю отчаяния, – вечная непоколебимая безмятежность и уверенность, Бог. Он уже давно не улыбался, но сейчас поднял голову и улыбнулся.
Дракос смотрел на него с восхищением, с состраданием, с ужасом – как же иссох этот знаменитый муж, кожа до кости! Неужели это тот черноусый, неразговорчивый храбрец, чьё имя гремело по албанским горам? «Как жаль, как жаль, - подумал он, - что такая душа не с нами! Все добродетели должны находиться в нашем лагере, тогда как трусость и бесчестье – в другом. Но среди нас немало трусов и бесчестных, а среди тех – немало смельчаков, словно Бог наобум перетасовал колоду карт…»
- Ты помнишь меня, капитан? – спросил он. – Посмотри хорошенько, ты меня помнишь?
Капитан утёр кровь со своих глаз, отвернулся и промолчал.
- На албанской войне я служил в твоей роте. Меня тогда звали по-другому, я тебе очень нравился, ты называл меня Корсаром и звал меня при каждом опасном поручении. «Давай-ка, Корсар, - говорил ты, - яви своё чудо!» А когда однажды тебя ранили в обе ноги, ты упал на землю и все тебя бросили, это я взвалил тебя себе на плечи и пять часов тащил до лазарета. И ты обнял меня за шею и говорил мне: «Я обязан тебе жизнью… Я обязан тебе жизнью…» А теперь колесо сделало поворот, будь оно проклято, и мы убиваем друг друга…
Колени капитана подкосились, он снова рухнул на землю, сохраняя молчание.
- Зачем ты присоединился к ним, капитан? – продолжил Дракос голосом, полным горечи. – Ты, герой, благородный грек! Не ты ли в Албании проливал кровь за свободу? Почему ты сейчас её предаёшь? Почему воюешь против неё? Присоединяйся к нам, я отдам тебе моих ребят, я снова пойду к тебе в подчинение, ты снова будешь отправлять меня на опасные задания, мы снова будем сражаться вместе, чтобы освободить наш народ. Неужели тебе не жаль, что такой народ гибнет? Присоединяйся же к нам!
Кровь прилила к бледным щекам капитана.
- Убей меня, - пробормотал он, наконец, - убей меня, дабы я освободился.
Он умолк, но затем добавил:
- Попади ты в мои руки, предатель, я бы тебя убил. Но я попал к тебе в руки, так что убей меня, больше мне сказать нечего.
- Я уважаю тебя, - сказал Дракос, и теперь его голос был полон сострадания и гнева, - я уважаю тебя и сочувствую, но я тебя убью.
- Так и должно быть, - ответил капитан.
Дракос сжал кулак и повернулся к своим людям:
- Поставить их к стенке, - приказ он, - всех! Капитан, ты сможешь встать?
- Смогу, - ответил тот, попытался подняться, но колени его подкосились, и он снова рухнул наземь. Двое бойцов подбежали помочь ему встать, но он гневно отмахнулся:
- Не прикасайтесь ко мне, - рявкнул он, - я сам встану.
Ухватившись за камень в стене, он собрал все свои силы и встал; с него струился пот, и он побледнел ещё больше. Он огляделся по сторонам; внизу, прямо на плитах двора расположились, скрестив ноги, мятежники, а на каменной скамье напротив сейчас сидели Дракос с Лукасом, с краю – отец Яннарос, а на другом краю… Кровь капитана забурлила, взгляд потускнел, мозг его пронзила чёрная молния, когда он увидел, что сидевшая на другом краю скамьи женщина была его женой. Когда-то у него была жена… Как же быстро промелькнули пятнадцать лет счастья – словно вспышка! Казалось, ещё вчера они вместе поднимались по утёсам Румелии, а на пороге стояла его старая мать, одетая в белое подвенечное платье, – которое было на ней в день ее свадьбы и в которое обрядят ее, когда она умрёт, – и ждала их, ждала их, ждала их с рассвета и плакала от счастья… И новобрачные тоже принялись плакать, ибо они были молоды, и была весна, земля благоухала, и куропатка, запертая в клетке во дворе дома, металась за прутьями, смотрела на новоприбывших и жалобно кудахтала, словно тоже хотела замуж, а жених её был в горах, и между ними стояла клетка, не позволяя им соединиться. И она билась клювом и красными лапами, желая вырваться из заточения. «Матушка, - сказала новобрачная, - об одном прошу вас: не могу я смотреть на эту запертую куропатку. Позвольте мне открыть клетку и выпустить её».
«Она твоя, дочь моя, - ответила старушка, - она твоя, так что делай с ней, что хочешь». И новобрачная открыла клетку, взяла в ладонь пёструю куропатку, полюбовалась её алыми лапками, дикими, но нежными глазами, раздувшейся грудкой и вдруг выбросила вверх руку и отпустила птицу в воздух. «Лети, - сказала она, - ты свободна!»
- Поставить их к стенке! – снова послышался голос Дракоса, и молния внутри капитана угасла.
Трое старост плакали, забрызгивая свои бороды слюнями и слезами, согнанные солдаты перешептывались и посматривали на ворота, а старый Мандрас, проходя мимо отца Яннароса, плюнул в него и воскликнул:
- Предатель!
Отец Яннарос встал и подошёл к стене, у которой справа и слева от капитана выстроили людей; сердце его трепетало, но он сдержал себя. «На кону стоит твоя честь, отец Яннарос, - прошептал он, - сейчас всё решится». Он ощутил справа от себя присутствие Невидимого и исполнился мужества: «Господи, яви чудо, помоги мне! Ты что, хочешь, чтобы я один пошёл против целого мира? За что мне ухватиться, чтобы найти опору? За воздух? За людей? Я делаю вид, будто и сам справлюсь, но нет, не слушай бахвальств переменчивого человека - я не справлюсь! Чтобы выстоять и сражаться, мне необходимо опереться на Тебя, Господи, чувствовать веющую от тебя прохладу летом и пар из Твоих ноздрей зимой. Чтобы я мог протянуть руку и коснуться Тебя!»
- Не бойтесь, дети мои, - воскликнул он, - капитан Дракос пришёл в нашу деревню не мстить, а примириться. Он мужчина, храбрец, и дал слово, что никому не причинит зла, он дал слово чести, верьте ему! Он лишь хочет - и тут он прав - слегка припугнуть вас, ведь вы же сопротивлялись примирению. Он хочет побранить вас, а после он вас освободит, ведь он пришёл во имя свободы. Я, отец Яннарос, тут его поручителем, не бойтесь!
Старый Мандрас устремил на него яростный и полный ненависти взгляд:
- Пропади ты пропадом, Иуда! Ты думаешь, они знают, что такое честь, тупица?
Дракос швырнул наземь папиросу, наступил на неё своим ботинком и повернулся к капитану и своим товарищам:
- Капитан, - сказал он, - ты вёл себя как мужчина. Ты потерял Кастелло, но ты не потерял свою честь. И все остальные – вы сражались с нами и убили стольких моих парней, но то была война – что ж поделаешь. Я беру губку и всё стираю. Сейчас я протягиваю вам свою руку, выслушайте меня. Те из вас, кто решат присоединиться к нам, надеть мятежный берет и сражаться за свободу, - добро пожаловать, я подарю им жизнь. Тех же, кто откажется, ждёт смерть!
Он повернулся к Мандрасу:
- Что до тебя, старый Мандрас, бессердечный староста, который столько лет распоряжался деревней как своей вотчиной и пил кровь бедняков, - тебе я ничего не предлагаю, тебя я убью!
Старик прикрыл свои гноящиеся глазки и презрительно взглянул на Дракоса:
- Я произвёл на свет сыновей и внуков, я своё пожил, мои труды окончены, так что я не боюсь тебя, разбойник! Лишь одно тяготит мне сердце, - он повернулся к отцу Яннаросу, - что не довелось заживо содрать с тебя, мерзавца, кожу!
Он повернулся к своим сыновьям:
- А вы поступайте, как хотите. Перед вами лежит честь и бесчестье – выбирайте!
И, наконец, он обратился к своим слугам:
- А вы, простые слуги, присоединяйтесь к ним, бедолаги, спасайте свою шкуру!
Затем он рывком разорвал на себе рубаху; показалась костлявая, волосатая грудь:
- Я готов, - сказал он.
Отец Яннарос дёргал себя за бороду, вытягивал шею и не верил своим ушам. «И это та свобода, которую они нам несут? Подчиняйся, и ты свободен, а если противишься – смерть?! Если они нарушат своё слово, я поднимусь и стану кричать, и пусть меня тоже поставят к стенке. Вперёд, отец Яннарос! Против тебя сейчас и чёрные, и красные, но не жалуйся – ты ведь хочешь быть свободным? Так плати, свобода – дорогая вещь!»
Сержант Митрос закрыл глаза и увидел свой домишко в овраге, ореховое дерево в центре двора, а в тени дерева – свою жену Маро в грубых чулках, расшитой юбке и красных башмаках. Он видел, как она сидит и расстёгивает свою блузку, чтобы обнажить грудь и покормить их сына. Её взор с нежностью бродит по воздуху, вопрошая его: «Птички перелётные, как там мой муж? Почему он не возвращается? У нас народились овцы, но кому их пасти? Дал побеги виноград, выросла кукуруза, наш сынок машет ручками и зовёт своего папу… Почему он не возвращается? А ночи такие длинные, и я не могу уснуть в одиночестве…»
Он открыл глаза и увидел перед собой капитана: «Как бы выкрутиться, - подумал он, - спастись и вернуться в мою деревню, но не потерять при этом чести…»
- Капитан, - спросил он тихо, пристыжено, - разрешите мне вернуться в мою деревню, в Румелию? Я не желаю больше войн, будь они прокляты, не желаю. Я не гожусь для того, чтобы убивать…
Капитан тряхнул головой.
- Митрос! – рявкнул он, хмуря брови.
- Слушаюсь, капитан, - ответил Митрос, заикаясь, - приказывайте.
- Тебе не стыдно? Ко мне!
- Есть, капитан, - ответил сержант, и тут же гора, ореховое дерево, жена и сын исчезли.
Трое слуг отошли от стены:
- Мы с тобой, капитан Дракос, - сказали они, - нам дорога жизнь.
Старый Мандрас отвернулся и сплюнул, но ничего не сказал.
Трое старост – Барба Тасос, Стаматис и Хадзис – сделали нерешительный шаг.
- Ты не тронешь наше добро, капитан? - спросил, хныча, самый старый из них, Хадзис.
- Я не стану торговаться! – зарычал Дракос и подтолкнул всех троих обратно к стене. – На кой вы мне нужны, старая рухлядь? К стенке!
Солдат Васос, со сморщенными щеками, искривлёнными плечами, широкими мозолистыми ручищами и маленькими печальными глазками, в отчаянии переминался с ноги на ногу, не в силах принять решение. Только сегодня он получил гневное письмо от своих четырёх сестёр, и сердце его вновь наполнилось горечью.
Он вздохнул и сделал шаг вперёд.
- Капитан Дракос, - сказал он, - у меня четверо сестёр, и я должен выдать их замуж. Не убивай меня.
- Ты с нами?
Васос сглотнул:
- С вами.
Трое других из семи солдат отошли от стены; первым и самым проворным был Стратис.
- Капитан Дракос, - сказали они, - мы всегда были с тобой. Наши винтовки были в Кастелло, но сердца – на горе. Мы пойдём с тобой.
- Капитан, - сказал один из трёх оставшихся солдат, щуплый очкарик Нионьос с Закинфа, - я не пойду с тобой и не потому, что не люблю жизнь, но потому что мне стыдно. Мне стыдно подчиняться силе, так что убей меня.
- Будь тебе стыдно, ты бы присоединился к нам. Пожалей свою молодость.
- Я не подчинюсь силе ради человеческого достоинства, - спокойно ответил благородный уроженец Закинфа и снова встал к стене.
перевод: kapetan_zorbas
